пятница, 20 марта 2015 г.

«Я живу, сама с собою споря…»

«Родилась в Армавире, училась в Москве, работала в Ереване, живу в Le Mans.  Это не география. Это судьба. Россия, Армения, Франция – три кита, на которых стою и вращаюсь против часовой стрелки. Не потому, что прошлое достоверней будущего, а потому, что со счётом и временем не в ладу. Часы у меня барахлят, даты путаются, деньги, едва появившись, вдруг исчезают. В граммах, градусах и степенях не разбираюсь и даже собственного телефона не помню. И вообще всё, что может быть взвешено, измерено, сочтено, кажется мне сомнительным», – это слова Надежды Кремневой, поэтессы необычайно талантливой и, к сожалению, известной немногим.
Выпускница Литературного института им. А. М. Горького, член Союза писателей СССР с 1985 г., журналист, переводчица, и писатель…
Жизнь сложилась так, что талантливая поэтесса выбрала для себя не менее достойную стезю – любящей жены и матери и… эмиграцию… Живет она сейчас во Франции с мужем, талантливым математиком, ведущим научную и преподавательскую деятельность в Ле Мане. Творит всю жизнь. Пишет только на русском языке. Печатается в России.
И конечно, о себе и своей жизни лучше всего расскажет она сама…
«Родилась в прошлом веке: 10.01.49. Дата прелюбопытная – именно в этот день, месяц и год (только до н.э.) Цезарь перешёл Рубикон.  В совпадения я не верю. 
Фамилия, имя и отчество – говорящие. Часто спрашивают, не псевдоним ли. Уверяю, с моей фантазией я бы придумала что-то более правдоподобное.
Кремнёвский род – из Рязани. Дед Иван окончил Ростовский институт инженеров железнодорожного транспорта, работал ревизором Закавказской железной дороги. Личность, по-своему, легендарная. Взяток не брал, нарушителей не сажал, но подлеца мог вышибить из окна вместе с рамой. Роста был замечательного, сложения крепкого. На Рождество съедал гуся и выпивал штоф водки. Захмелев, не буянил – молча дымил.
 До того, как осесть в Армавире, много колесил по стране. В разъездах познакомился с моей бабкой Надеждой, украинской казачкой железных кровей. Тот случай, когда нашла коса на камень или кремень ударился о кресало, но прожили они обок полвека, родили Виктора, избежали сумы и тюрьмы. Сын, к их сожалению, не пошёл ни в отца, ни в мать. Он писал стихи, рисовал виньетки, распевал какие-то ми-фасоли. Кончив школу, подался в Ростов, учился в педагогическом техникуме и музыкальном училище, стажировался в опере (пел партии Ленского и Каварадосси). На фронт ушёл со сцены. В окопах потерял голос и мучился этим всю жизнь. В январе сорок второго попал в окружение и три года провёл в плену, где выучил немецкий язык (наизусть читал «Фауста»), что и спасло его от расстрела. ( Забегая вперёд: все знания пригодились, до пенсии вёл уроки русского языка и литературы, немецкого языка, пения и рисования).
После войны как побывавший в плену был лишён права учительствовать и несколько лет проработал весовщиком на товарном дворе. Оформлением грузов занималась моя мать, Прасковья Нароянц, там бывшие одноклассники и встретились.
Обоим было под сорок, оба страстно хотели ребёнка. У меня не осталось выбора.
Их брак, как теперь понимаю, тоже был обречён. На свадьбе друзья упросили отца сыграть на подаренной ими гитаре. Он взял аккорд… и порвал струну.

В день моего рождения (до сих пор храню листок отрывного календаря, на котором отцовским каллиграфическим почерком выведено: «Родилась дочурка») его реабилитировали и разрешили преподавать в школе. Чему он больше обрадовался, не знаю, но меня не поблагодарил. Он верил в случайные совпадения. Спустя два месяца родители разошлись. Отец встретил ещё одну одноклассницу, опять по месту работы.

Мы с мамой переехали к тёте, маминой сестре. Дом стоял в десяти метрах от железной дороги. Общий коридор, одна комната, большая кирпичная печь. Из удобств – электричество, остальное, как водится, во дворе. Здесь я прожила счастливейшие девятнадцать лет.
Материнская линия, не в пример отцовской, шла по краю обрыва.
Дед Георгий родился в турецком городе Муш. Рано потерял мать и сам едва не погиб. Спасаясь от армянских погромов, пешком отправился в Карс, русскую крепость на границе Российской империи. Начинал с нуля, учеником пекаря, спал в кладовке, подложив под голову куль муки. Внезапно в нём, шестнадцатилетнем подростке, открылся талант кондитера. К тридцати годам он стал первым в этом причудливом виде искусства. Изобрёл семь сортов мороженого; пёк воздушные ореховые торты без грамма муки; сооружал целые архитектурные комплексы из взбитых сливок, миндальных арок и карамельных кариатид, те, что вкатывались на специальных тележках в разгар господских торжеств. Освоил и кулинарию, получил аттестат шеф-повара. Его возили в Александрополь, Тифлис, Екатеринодар, где он составлял меню и подбирал помощников.
Дед не был похож на распорядителя каких бы то ни было работ: не приказывал, а просил, не распекал, а посмеивался. Недаром у нас среди каменотёсов и гончаров нет-нет, да и попадались отшельники и поэты. Женился на семнадцатилетней сироте из священнического рода, моей бабушке Софье. Я скептически отношусь к чудесам и не скажу, что она обладала сверхъестественными способностями – просто видела сны, и возвращались чьи-то мужья, выздоравливали дети, отыскивались пропавшие вещи. 
Дочерей, Тамару и Прасковью, держала в строгости, знала, что их ждёт впереди. Дома говорили по-армянски, но девочек определили в русскую гимназию. За успехи в учёбе попечитель округа разрешил им пройти полный курс обучения бесплатно.

В двадцатом году Карс сдали туркам, и тридцатого октября гарнизон покинул крепость. В то воскресенье вырезали семь тысяч армян. Бабушку расстреляли на глазах у моей шестнадцатилетней тёти и двенадцатилетней мамы. Дед уцелел, потому что его приняли за русского, он был сероглазым и русоволосым. Ну и, конечно, великий русский язык.
Кругами, через Тифлис и Грозный, добрались до Армавира.
Начинали с нуля… в общем, песня с припевом. Дед устроился смотрителем железнодорожного переезда. Кулинарный талант не пригодился – ни муки не достать, ни картошки, слова исчезли, не то что трюфель и марципан. Но девочек поднял.
Тётя с отличием кончила счётно-бухгалтерские курсы и стенографии-машинописи (диплом машинистки «первой руки», 400 ударов в минуту) и стала делопроизводителем в узловом партийном комитете. Вышла замуж, родила близнецов-мальчишек и дочку.
Мама, проучившись в медицинском техникуме, работать по специальности не смогла (панически боялась крови) и переквалифицировалась в кассиры.
Потом война, эвакуация, похоронка на мужа, смерть детей и отца. В освобождённый Армавир вернулись вдвоём, на месте дома – обломки. Начинали…
Начну и я. По моим книгам можно понять, как живу, чем дышу, какие события потрясли, а какие – прошли стороной. Рассказывать о замыслах и хотеньях по возможности избегаю – чувствую себя как голый дурак на площади. И черновиков никому не показываю, хотя не суеверна. В детстве любила лазать по деревьям и мастерить лодки из берёзовых чурок. Вечно что-то придумывала, изобретала, то стекло, то чернила, то несгораемые фитили для примуса. Особенно интересовалась технической стороной проблемы, сводившей меня с ума: откуда берутся годы, как они проходят через человека и нельзя ли их остановить. Времени мне хронически не хватало.
Была я лёгким ребёнком или трудным, дома не обсуждалось. Как-то, вымыв меня в жестяном корыте и растерев полотенцем до блеска, тётя воскликнула: «Прямо ангел!» Мама добавила: «Как же, с рожками и копытцами». Образ тем и хорош, что не требует пояснений. Что до моих университетов, то они таковы.
Стихи начала писать в шесть лет, то есть записывать, а сочиняла всегда.
Печаталась с тринадцати, сначала в городских газетах, немного позже – в краевых и союзных журналах. Узнав, что с пороком сердца шутить нельзя, всерьёз занялась спортом: баскетбол, волейбол, спортивная гимнастика, прыжки в воду и плавание. По всем видам выполнила разряды, от первого юношеского до кандидата в мастера. Спортивной злости не набралась, но порок компенсировала и кое-чему научилась, например, не падать духом и не сходить с дистанции.
Одновременно посещала фотокружок, пела в хоре (неплохо), рисовала (очень неплохо). Отцовские разносторонности рвали меня на части. Закончив десятилетку, работала микрофонным оператором на телестудии, корреспондентом газеты, чертёжницей в лётном училище. От Краснодарского отделения Союза писателей часто ездила в творческие командировки, выступала в Домах культуры, институтах, совхозах-колхозах. 
В девятнадцать лет навсегда уехала из Армавира. Когда поезд тронулся, показалось, что лопнула туго натянутая струна. Литинститут, семинар Евгения Винокурова, общежитие, споры, стихи, дебюты в Доме кино, ЦДЛ, ВТО, закулисы Вахтанговского театра (мы, сопляки, официально шефствовали над ним), опять стихи, похороны Твардовского, самиздат и опять стихи. Защитилась книгой, названной Александром Михайловым (критик, проректор и мой оппонент) «лучшей дипломной работой за последние пять лет», но так и не опубликованной, затерявшейся в издательских коридорах.

Хотела остаться в Москве, но та-да-да-да, судьба постучалась в дверь. Нет, правда, любовь любовью, но что-то мистическое в этом было.
Итак, Ереван. Вариации на тему: как выжать вино из камня. Квартирный вопрос, семейный, переброска мам на историческую родину. Стихи писала по ночам, днём – репортажи, статьи, рецензии. Работала в республиканских газетах, журналах, «Литературной Армении». Выпустила две книги стихов, вступила в Союз журналистов и Союз писателей СССР. Стала двучленом, как острил мой любимый муж. Он тоже не отдыхал: защитил диссертацию доктора физико-математических наук, получил звание профессора, напечатал две монографии. Радовали и дочки. Чего же боле?
Горбачёвская мельница, подбитая ветром, рухнула в одночасье. Первой в демократической свалке пострадала Армения: погромы в Сумгаите, Баку, аресты участников Карабахского движения, танки на улицах, комендантский час, блокада. И новый удар – землетрясение. Наступил конец света, газа, воды. И литературы. 
Спасла математика. Муж получил пост во Франции, туда и перебрались. Вместе с тётей, мамы уже десять лет как не было.
Что ещё? Выучив французский язык, преподавала русский. Напечатала в Москве роман и повесть, в Париже и Ростове – стихи, в Минске – рассказы.
 За дочерей спокойна: старшая – адвокат, младшая – антрополог. Собственно, всё»
Армавирочке довелось посетить авторский вечер Надежды в один из приездов ее на родину, к нам в город. Приветливая, улыбчивая, она вспоминала о своей жизни и читала стихи. Много стихов… Армавирочка делится стихами Надежды Кремневой с вами!
* * *
Есть в лепете любовном что-то птичье.
Тебе ль, Психея, ямбами блистать?
Природа чувств, увы, косноязычна,
её удел - свистать и щебетать.
* * *
И ты, что хищным зреньем птицелова
вдруг из силков выхватываешь слово,
на вольный не рассчитывай полёт ­
ты пойман тем, кто ласточек пасёт.
* * *
На чужом языке говорить мудрено и двояко
Мудренее, однако, молчать на своем языке.
* * *
Воспоминанья ворошить ­
дурацкая затея.
А мне сегодня надо жить
И… глаз поднять не смея?
Прослыв принцессой на балу,
Стать падчерицей снова?
Сгребать вчерашнюю золу ?
С шитьём пристроиться в углу?.
А что, зима сурова.
Зажгу лампадку и молчок,
Плотней задёрну штору.
А ты рассказывай, сверчок,
Что мой хрустальный башмачок
Одной мне будет впору.
* * *
В крещенский вглядываясь мрак,
мороз поскрипывает как
хронический ревматик.
И город есть крещенский, да,
и даже улица одна
по имени Крещатик.
Я не взбегала на горбы
моей украинской судьбы
и с бабкой не сдружилась.
Но в старом доме под ольхой
где пахло сдобой и трухой,
моя судьба решилась.
Мой дед надраил башмаки,
достали сваты рушники
и выпили за дело.
А бабка вредная была,
она подарков не брала
и замуж не хотела.
Скатали сваты рушники.
Но тут приспели пироги
с начинкою грибною.
– Вот это жинка! - ахнул дед,
и бабка вспыхнула в ответ.
И пир пошёл горою.
И мне достал ось от щедрот
великих бабкиных забот ­
звала на святки к чаю.
Да всё бранила мать мою ...
С тех пор я бабку не люблю,
но деда понимаю.
И то сказать: гулял старик,
зато к обеду был как штык,
чтоб жинка не сердилась.
Уж больно вредная была,
но лучше всех она пекла
и внучкой отличилась.
* * *
Перевожу
не за межу,
не за реку,
не за руку­
стихи перевожу
с чужого языка
на милое наречие,
вторгаясь в междуречие,
как в хаос музыка.
* * *
Ничего, кроме горя и счастья,
я тебе обещать не могу.
Вся наука – прощать и прощаться,
и ронять башмачок на бегу.
А соскучишься в роли героя,
на разлуку гляди веселей:
ничего, кроме счастья и горя
не убавится в жизни твоей.
* * *
Зима. Эпоха классицизма.
Горячий глянец изразцов.
Канва небесная капризна,
но росчерк снега образцов.
Ещё не скованные воды
текут, державинские оды
державной спесью не горчат,
но дальний умысел природы
взведён - в российские широты
уже завозят арапчат.
Как вольно дышится на срезе
времён! В помпезном затрапезе
блажен младенческий уют.
Но стынут формы. Сохнут губы.
Не зря даря собольи шубы,
крепчает резвый абсолют.
Во всём дойти до отрицанья ­
не в том ли русской славы чудь?
Зима. Эпоха созерцанья.
Алмазный воздух режет грудь.
* * *
АНТИПЕЙЗАЖ
«Скорый поезд Ерева ...
хыр ... торяю ... на втором ... »
Гуси. Чахлая трава.
Тётка с цинковым ведром.
Звякнут в тамбуре судки.
«Отправля ... » Река блеснёт,
чей-то взгляд из-под руки
точно бритва полоснёт.
Не объявится родня,
не сойду на полпути.
Свистнет мост – и нет меня.
Гуси-лебеди прости…
* * *
Ах, женщины, загадочный народ:
затворницы, актёрки, иноверки ­
всё делают они наоборот,
у них свои материи и мерки.
Известные искусницы осад,
Они плетут интриги, как кружавки,
Их самый главный козырь – нежный взгляд-
Приобретают для последней ставки.
И то, что впрямь не стоит и гроша,
Для них весьма значительно и лестно.
И Муза – женщина и женщина – Душа.
И спорить с ними бесполезно.
* * *
Октябрь. Дымится хлам,
гудит сквозняк надсадно.
«А, - говорю я, - ладно,
сияло солнце нам».
Всё медленнее кровь,
рассудочнее слово.
«А, - говорю я снова, ­
сжигала нас любовь».
Навалится зима
и выдохнется лето.
Но я не верю в это.
«А, - говорю я, - а ... »
* * *
Вечером книгу листая,
утром срезая цветы ...
Где же ты, радость простая,
тихая вечная ты?
В поле, в лесу затеряться,
в лодке смолёной скользя ...
Сколько же можно терзаться
Или иначе нельзя?
Синяя и Золотая
рвётся осенняя нить ...
Вечером листья сметая,
утром газету купить.
 * * *
В кошачьих сумерках луна,
как мышь в амбар, крадётся.
А тот, в кого я влюблена,
другой в любви клянётся.
А тот, а тот, учёный кот,
весь день читает книжки,
а ночью сам ко мне идёт
играться в кошки-мышки.
* * *
Промозглый день
и поздний час,
и даже ветер
против нас,
и подо льдом мертва река,
и люди смотрят свысока,
и мне бы ноги не студить,
вдоль чёрной речки не ходить,
горячий снег жуя,
и мне бы лучше промолчать,
но сердцу хочется кричать
всему и всем, что завтра в семь
тебя увижу я!
* * *
Мне с тобой и в стужу жарко,
мне любить тебя не жалко,
всё, что знала, всё, что буду,
всё с тобою позабуду.
Ты единственный и первый,
самый лучший, самый верный,
мы с тобой - одно из двух,
но об этом стыдно вслух.
Что же ты меня морочишь
и какой ты правды хочешь:
с кем гуляла, где была
и во сколько спать легла,
и кого чуть свет бранила,
где серёжку обронила,
отчего не прячу глаз
и никто мне не указ?
Я с тобою не скучаю,
всё смеюсь да отвечаю.
Знаю, как тебя унять ­
крепко-накрепко обнять.
А как руки мои сбросишь,
сам прощения попросишь.
* * *
Это старческое - детство вспоминать,
грошик медненький на золото менять.
Это старческое - раны бередить,
два конца одной верёвочки сводить.
Всё казачки мне мерещатся в платках,
газировка в грубо срубленных лотках,
скверы пыльные, церквушка, бугорок,
с гулким гэканьем кубанский говорок,
да за печкою чириканье сверчка,
да коленца городского дурачка,
лужи, ямины, заплёванный фонтан,
платья мамины в горошек и волан,
лысый памятник в железном сюртуке
и баржа на буро-вспененной реке.
Здесь когда-то громыхал монетный двор,
а теперь скрипит обжорка в сто рессор.
Ждут отметки  хyrоряне в паспортах,
да печатей не хватает на местах,
и толкутся в исполкомовской ругне:
френч, бyшлат и кацавейка на ремне.
Боже мой, и дом снесён и кот издох,
по глyxим степям рассыпался горох.
Не с кем, негде мне победы пировать.
Это старческое - крохи собирать.
* * *
Закат отпылает, займётся рассвет,
и снова закат отпылает.
Мне грустно, что вечного праздника нет,
и вечной любви не бывает.
И свет, и любовь - от зари до зари,
очнусь и опять забываюсь.
Но ты говори, говори, говори,
что я, как всегда, ошибаюсь.
* * *
Зимний день как пережиток,
Суеверен и суров.
Не с руки раскручен свиток
Мерзлых трактов и дворов.
Напрягаясь каждой жилкой,
Ждешь со страхом вестовых –
Чем обяжут: пулей, ссылкой
Иль отсрочкой вместо них?
При затверженности линий
Тусклый день тягуч как воск,
И напрасно тщится иней
Сохранить парадный лоск.
Ни гроша ты, жизнь, не стоишь!
Что ж бросаешь в жар и дрожь?
На свечах не сэкономишь
И себя не сбережешь.
* * *
Милый соколом глядит,
А немилый – вороном.
Милый дерзостью берет,
А немилый – норовом.
Наломает, наследит
Милый – все понравится,
А немилый душу рвет
Если и подладится.
Без любви – и крест не спас –
Все богатства – мнимости!
Все из жалости возьму,
Ни гроша – из милости.
* * *
По чужим колокольням,
Постоялым дворам,
По дорогам окольным,
Воровским пустырям,
Той рукой, что ласкал,
Взял да и расплескал
Мой серебристый смех.
Был жаден и смел,
Да простить не сумел,
Что была я счастливей всех.
Кто пытает и судит,
Не умножит добра.
У меня ж не убудет
Моего серебра,
Нет расчета моим пудам.
Я друзей соберу,
Серебро к серебру
И тебе через дверь подам.
* * *
Ночи греховные, ночи стиховные,
Ночи стихийные, аварийные,
Минные, хинные, малярийные.
Утра незрячие, мысли бродячие,
Взгляды косые.
- Где, тебя, милая, черти носили?
Там, где носили, вас не спросили.
* * *
Говорил, что любит сильных.
Стала первой из двужильных.
Стала первой, да нелюбой –
Ранит сила лаской грубой.
Говорил, что любит нежных
Больше прочих, пуще прежних.
Стала нежной, стала слабой,
То ли дуррой, то ли бабой.
Стала первой из покорных.
Говорит, что любит вздорных.
Не ругаюсь, не воркую,
Знаю: хочет он другую.
Зря старается благой –
Я ж всегда была другой!
Сам скривился, потакая,
Сам твердил, что не такая.
Ходит хмурый, ходит валкий,
Утром – дерзкий, ночью – жалкий,
Мрет, зреет жар в плавильнях.
Видно, снова любит сильных.
* * *
Трепетных пальцев, взглядов скользящих –
бойтесь данайцев, дары приносящих.
Были баулы – будут упрёки.
Там, где посулы, там и зароки.
Но и страдальцев, вечно просящих –
бойтесь троянцев, дары уносящих.
Были покорны – будут жестоки.
Там, где поклоны, там и наскоки.
Пуще боязни бойтесь, герои –
в каждом соблазне рушится Троя.
* * *
Горе луковое, псиное, срамное,
Ну на кой тебе валандаться со мною?
Я люблю, когда накурено и пусто,
Но без этого прокрустовского хруста.
Всех-то роскошней: огарок и тетрадка.
Кто сказал тебе, что жить со мною сладко?
Я забыла,что такое сон и отдых
Через форточку дыханьем грею воздух,
Чтоб поскидывали ватники со стуком
Требухою провонявшие и луком.
И для них я не находка, не подарок:
ну, дыханье, ну, тетрадка, ну, огарок.
С этой шушерой – с душою дорогою –
Только по миру с протянутой рукою.
Ты ли миру будешь радоваться даром,
Горе луковое, жирное, с наваром?
Я-то ладно, я привыкла, бог со мною.
Был бы воздух, а дыханье наживное.
* * *
Тесовые ворота.
Некрашеный забор.
Горох на пыльной грядке.
В распадке – лебеда.
Угрюмый взгляд старухи,
не видящей в упор.
Пёс на цепи
и в кадке
свинцовая вода.
Ломоть чужого хлеба – 
казачья слобода.
* * *
Под сердцем носила, шитьём забавлялась,
поила, кормила, ночей не спала,
лечила, учила, тайком любовалась
и в мир бессердечный за ручку ввела.
Клубится дорога, как смятая скатерть.
Что ждёт тебя в мире предательств и слёз?
Наверное, каждая мать – Богоматерь,
а каждый ребёнок – распятый Христос.
* * *
Смертельна только смерть.
А жизнь – переживем.

Материалы из Персонального сайта Надежды Кремневой

2 комментария:

  1. Ох-хо-хооо... Какой страшный двадцатый век пережили! И опять покоя нет... (((
    Всё упование на мудрость и доброту людскую, на светлый талант таких, как Надежда.
    Авось, как-то вразумимся, умягчимся сердцами, посветлеем разумом - не допустим новых бед!
    "Смертельна только смерть.
    А жизнь – переживем"

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Волнушка! Мы так тебе рады! Давненько тебя не было! Как хорошо, что ты снова с нами!
      Это двухстишие специально в заключение поставила. Как завершающий аккорд... Хорошо сказано! И поэзия такая жизнеутверждающая! Наташенька! Не теряйся!

      Удалить

Вы хотите оставить комментарий, но не знаете, КАК? Очень просто!
- Нажмите на стрелку рядом с окошком Подпись комментария.
- Выберите Имя/URL
- Наберите своё имя, строчку URL можете оставить пустой.
- Нажмите Продолжить
- В окошке комментария напишите то,что хотели
- Нажмите Публикация
Спасибо!